Луи, Луи, Луи, Луиии

Так уж повелось, что в России поэт всегда был больше, чем просто поэт. Мастеру слова в нашей стране отводилась почетная, но и безмерно ответственная миссия совести и чести нации. Такова традиция, которая до сих пор соблюдается, несмотря на многие препятствующие факторы.

Чем является писатель для своих граждан в далеком зарубежье, сложно предположить, однако с изрядной долей уверенности можно сказать, что роль «чести и совести», например, в той же Америке сегодня исполняют мастера разговорного жанра, так называемые stand up комики.

Популярность этого жанра столь велика, что в высказывания веселых клубных мудрецов «облачаются даже самые отсталые слои населения».

Обаятельность стендап комедии в том, что между зрителем и актером нет никакой преграды. Сцена практически на уровне пола и прямо у первых столиков – рукой дотянуться. На сцене такой же простой как ты парень, одетый, как ты, слегка располневший, как ты, с лысеющим затылком и финансовыми проблемами. И этот человек рассказывает о себе доверительно, с юмором и саморазоблачительной искренностью; рассказывает о том, что и тебе довольно хорошо знакомо и пережито лично тобой, только вот твоего юмора не всегда хватало для столь философского осмысления происходящего (да-да, смех часто служит увеличительным стеклом, позволяющим намного объективнее и яснее разглядеть самые хитрые сложности жизненных коллизий).

А потом этот парень со сцены может просто шагнуть в зал, когда уже затихнут аплодисменты, присесть за столик и выпить пару кружек пива, чтобы теперь самому посмеяться и удивиться кажущейся наивности чьего-нибудь следующего личного разоблачения.

Один из самых известных американских стендап комиков – Луи Си Кей – каждый вечер отправляется в такой вот клуб, полуподвальный, с небольшой сценой и  приглушенным светом. Каждый вечер он рассказывает историю своей жизни, обнажая свои самые личные и сокровенные переживания, но обнажает он их под защитой непробиваемой брони юмора, за которой этим переживаниям не грозят насмешки или презрение, а сопутствует понимание и сопереживание.

Он рассказывает о любви и отношениях, говорит, что с каждым годом ему все сложнее становится заниматься сексом, так как уже не настолько хорошо ему видно партнершу из-за нескольких ярусов складок своего разросшегося живота. Да и зрение начинает подводить, но очки слишком легко соскальзывают с носа, стоит чуть ниже наклониться в процессе; и это отнюдь не облегчает задачи.

Он слишком много знает, чтобы быть оптимистом, поэтому-то не хочет заводить никаких домашних животных: принося в дом щеночка или котеночка, вы приобретаете причину своих горестей от его утраты в будущем.

Луи воспитывает двух своих дочек, прививая им моральные принципы, подчас для этого самостоятельно создавая назидательные ситуации. Когда его младшая возмущается тем, что папа не дал ей манго, хотя старшая получила «вкусняшку», он терпеливо разъясняет, что жизнь не всегда справедлива, что нельзя быть уверенным, будто тебе достанется то же, что и другому, и что не нужно к этому стремиться. Не нужно завидовать соседу и смотреть, не обделила ли тебя судьба, наделив благами кого-то другого. Заглядывать в чашку соседа имеет смысл только с той целью, чтобы убедиться, достаточно ли в ней... На всю эту тираду пятилетний белокурый ангелок интересуется, а нельзя ли ей тогда взять витаминок, если манго больше нет??

Луи мечтает пробиться в «высший эшелон» эстрады, что так непросто и не так что бы уж очень весело. Это и становится канвой истории, положенной в основу сюжета американского сериала, который так и называется «Louis».

Сериал сделан в стилистике стендап комедии. Граница между зрителем и происходящим на экране иллюзорна. Мы словно бы заглядываем за кулисы спектакля и можем видеть, как совершается работа немудреного механизма, и с интересом следим за сменой декораций сценической постановки. Луи Си Кей играет в этом спектакле самого себя, как и все эпизодически появляющиеся в этом фильме стендап комики. В сериале много юмора и простой жизненной мудрости, замечательный саундтрек и великолепные закадровые «добавки», вроде той беседы с очень пожилой и невероятно по-человечески привлекательной актрисой, которая исполняла роль тетушки Луи.

И да, наверное, это все-таки закономерно, что кумирами и учителями «самой читающей» нации становятся писатели, а нации, чья мифология создается Голливудом, – стендап комики, плоть от плоти американского шоу-бизнеса.

http://www.youtube.com/watch?v=9AakhvdAW2o

День Космонавтики

Каська позвонила около двух. До конца рабочего дня оставалось изрядных четыре часа. Она была на машине и очень близко.

Удалось изобразить рецидив простуды так, что даже не мне пришлось давить им на психику, а им уговаривать меня отправиться на постельный режим.

В тему оказался День космонавтики.

Подхватив меня у Макдональдса, Каська порулила к магазину-ангару «Метро» (с обязательным ударением на «е»).

Мы чувствовали себя уставшими и равнодушными. Желания провоцировались ситуацией.

Приземлились на стоянке. Обмениваясь фразами, прошли сквозь сенсорные двери.

Гулкость ангара меня заворожила.

Несмотря на заполнение людьми и предметами, магазин создавал ощущение каких-то галактических подсобных пространств.

Мы бесцельно шатались по полезным площадям. Нас окружали какие-то пластмассовые детские городки в натуральную величину, горы ненадежного вида покрышек, конфеты «Метеорит» по заманчивой цене в невероятно умноженном количестве и грустные судаки в невесомости мутных аквариумов.

Долго выбирали вино. Я задала тему «волшебного сочетания цены и качества». (Соответствовало венгерское красное Савиньон Каберне).

Что-то еще…

На одном из поворотов нам предложили попробовать виды чая.

Я ужасно хотела пить. Выбрала лесной. Каська – черный, без изврата. Рядом чаевничала парочка обаятельных, в некотором возрасте, «предпринимателей».

Обменялись с ними впечатлениями и флюидами.

Мимо прошел человек с почти незаполненной тележкой: так – что-то на  самом дне. Он внимательно посмотрел мне в глаза.

Я отвернулась к конфетам. Обожглась горячим чаем.

«Предприниматели» заигрывали с Каськой, вежливо улыбались мне.

Я искоса поглядывала в сторону, где почему-то остановился тот внимательный человек.

Вокруг нас начала собираться толпа любителей. Мы создали ажиотаж.

И все время, пока я пила, тот человек с тележкой неподвижно стоял в отдалении и смотрел на меня.

Не знаю уж из какого побуждения, наверное, из вредности, и чтобы нарушить «связь», я обратилась к одному из «предпринимателей»: «Покажите вашу руку».

- Вы умеете гадать?

Я покачала головой.

- Нет. Просто любопытно, что вы за человек.

Улыбнулась.

Он протянул руку. Я отметила, совершенно механически, четкую, но короткую линию жизни и глубокую линию ума.

Улыбнулась ему еще раз. Покосилась в сторону.

Там, где недавно стоял мой наблюдатель, две каких-то тётечки обсуждали целесообразность оптовых закупок стирального порошка.

Я знаю, что у него бессонница

Я знаю, что у него бессонница.       

                                    Он молча ходит по комнате,   

                                    Он сам себе улыбается,

                                    Кивает воспоминаниям.       

                                    Ему не нужны собеседники,

                                    Он слышит их всех

                                                                    по памяти,

                                    Забытые звуки-запахи

                                    К нему тогда возвращаются.

                                    Распахнуты дверцы, шкафчики.

                                    Разложены письма, карточки.

                                    И не о чем беспокоиться:

                                    Он старый – и у него

                        бессонница.

Дочь испанского антифашиста

(сон с 30.09.07 на 1.10.07)

Нас просили подождать в Красном уголке, пока будет приниматься решение.  Ранним вечером в здании уже никого не оставалось, кроме нас и комиссии. Высоченные потолки сталинской постройки и бесконечно длинные шкафы с папками превращали вполне объемную комнату в узкий странно уютный пенал. Было тепло, сухо, сладко пахло бумагой и еще каким-то канцелярским запахом, а может просто особой казенной пылью. В своих черных хлопчатых униформах мы выглядели совсем маленькими и брошенными.

Ромка с Максом нашли шахматы, и, хоть оба не умели толком играть, принялись расставлять фигуры, может и путая местами. Мы старались не подавать вида. Будто бы это не нас собираются исключать…

Я листала журналы и брошюры, доставая из шкафа. Они были отупляюще скучными. Похоже, такое печатали исключительно для макулатуры и непрерывности печатных процессов. Одну из книжечек я свернула в трубку и стала изображать сначала дирижабль, а потом мессершмит, направив его в сторону шахматного сражения.

Мальчишки, как видно, уже окончательно запутались в ходах и только и ждали какого-нибудь разрешения извне. Мой мессер начал бомбить их расстановку, пока не стряхнул все до единой фигуры на пол. Мы радовались грохоту, с каким слоны, ладьи  и прочая шахматная братия ссыпалась на деревянный пол.

Я развернула книжку и только тогда заметила фотографию на обложке. Газетную, нечеткую, приятной молодой женщины с круто завитыми волосами: Долорес Эмельн. Причем, фамилия начиналась с эйч.

Я сказала: "Смотрите, это – дочка испанского антифашиста!"

Мальчишки недоуменно переглянулись. Было ясно, что именно слово антифашист им совсем не знакомо.

И тут я вспомнила, что ведь до войны еще так далеко! И никаких фашистов пока нет. И мы живем в спокойном, но замороченном мире.

А погибнут мои друзья только: Ромка в 1942 году в Харькове, а Макс в 44 под Будапештом.

Алкогольные будни обыкновенного делиранта

Перефразируя Толстого: все добродетели похожи друг на друга, каждый порок порочен по-своему. Ведь, казалось бы, ну чем может отличаться пьющий москвич от пьющего варшавянина? Принимающий горячительные напитки в социалистические 60-е, или злоупотребляющий ими в посткоммунистические двухтысячные? Однако же разница есть, и довольно изрядная, о чем свидетельствует такая очевидная несхожесть персонажей двух произведений исповедально-алкогольного содержания: «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева и «Песни пьющих» Ежи Пильха. Один из этих персонажей – алкоголик, со всеми отягчающими, а другой – делирант, со всеми медицински обоснованными. Просвещенный читатель может возразить, дескать, делирант – это и есть больной алкогольным делириумом. Он будет прав, но лишь формально.

В Москве 60-х алкоголик (чего уж душой кривить, подбирая эвфемизм, – алкоголик и есть) Веничка Ерофеев никакой проблемы в своем питие не видит; как собственно и читатель прекрасно понимает, что постоянная градусность Венички – это вовсе не пагубная слабость, но способ самопознания, где  «Кубанское розовое» или, к примеру, «Столичная» – всего лишь инструменты этого мыслительного акта. Веничка – пытливый исследователь пограничных состояний. Он опускается на самое дно бутылочной философии и щедро делится своим мистическим опытом, подобно Кастанеде проводя читателя путями алкогольных трипов, качество которых будет зависеть, естественно, от самого напитка, его дозы, времени употребления, порядка принятия и даже от количества глотков. На основании наблюдения за икотой Веничка глубокомысленно и трагично утверждается в невозможности свободы воли; а в общении со своими адептами в вагоне электрички проникается пьяной любовью и слезной жалостью ко всему человечеству, теряя при этом последнюю связь с реальностью и чемоданчик с остатками бухла.

Ну а что же происходит с Ежиком, живущим и пьющим в Варшаве двухтысячных? Ежик многократно и при том каждый раз успешно излечивается от своей делирической зависимости в лучшей психиатрической клинике столицы под неусыпным наблюдением светил докторов и красоток медсестер. Он послушно, словно школьница, ведет дневник делиранта, куда заносит, в числе прочего, свои ощущения от тошноты в ее чисто физиологическом проявлении, а также способы и формы ее реализации. Практичный Ежик умудряется недурно устроиться в клинике, ему вообще довольно комфортно пребывается в любом обществе и состоянии. За скромную плату он, обладая писательским даром и, судя по намекам, «на гражданке» служащий профессиональным литератором, пишет обязательные «исповеди» для групповых психиатрических сеансов своим несчастным и бесталанным соратникам по клинике. Эти исповеди как раз и позволяют читателю проникнуться холодящим душу и опустошающим желудок ужасом погружения в алкогольную бездну. И не беда, что истории запросто могут дублироваться, превращая индивидуальную трагедию в обобщенно-групповой фарс.

Если Веничка пьет, как дышит, практически ни разу не переступая границу трезвости, поэтому-то понять его в состоянии только ангелы да демоны, с которыми он, собственно, и общается всю дорогу; то Ежик напивается хоть и регулярно, но с интеллигентскими перерывами на адекватность, по-европейски цивилизованно и не без понтов. Собеседниками его чаще всего бывают… собеседницы, прекрасные подруги и жены, в любой момент готовые подставить плечо, да и всякую другую часть тела для поддержания нетвердо стоящего на ногах таланта.

Хотя Ежи Пильх и посылает привет своему далекому российскому собрату по алкоголю и перу Венечке Ерофееву, даже пару раз называет свое произведение песней, как бы по аналогии с жанром поэмы, которым обозначена «Москва-Петушки», однако до поэтичной вычурности ерофеевского слога Пильху непреодолимо далеко. Довольно трудно быть и поэтом и прагматичным обывателем одновременно, и алкоголиком и завязавшим в пределах одной книжной обложки. Зато его самоироничная разоблачительная повесть даст любому зависимому надежду на избавление (с приложением рецепта), а также поведает, о чем беседуют делиранты с обычными психами у пограничного забора двух отделений.

Так что Ежика, в конце концов, успешно и бесповоротно возвращают в ряды трезвенников. Венечкин же недуг неизлечим, поскольку это никакая и не болезнь, а состояние мятущейся русской души, где «русский бардак в рамках одной головы» усугубляется извечной древнерусской тоской.

Потому-то за Ежиком на трамвае приезжает возлюбленная поэтесса в желтом сарафане и увозит его в счастливую безалкогольную жизнь, полную любви и стихов. А Веничку, так и не добравшегося до своей белоглазой Дьяволицы с косой от затылка до попы, забирают четыре всадника Апокалипсиса, возможно, что и санитары Кащенко по совместительству, трудно сказать определенно.

https://www.youtube.com/watch?v=gPs09ZZzdjc

Одиночество..., и какая разница, где?

Поляки сняли «клип» к популярному у них, да и у нас теперь широко известному, роману Вишневского «Одиночество в сети». Именно – клип, поскольку, если не читать книгу до просмотра, поначалу почти ничего невозможно понять: какой-то довольно хаотичный набор кадров, эпизодов, и ни в одном из них не видится зарождения сюжетной линии. Собственно, вначале и книга на меня произвела довольно сумбурное впечатление… Но, по мере развития действия, все интереснее было наблюдать, как складываются отношения главных героев.

Еще более занимательными мне показались вставные новеллки, которыми так богато снабжено повествование, например: о маленькой польской девочке, спасенной от лейкемии благодаря усилиям главного героя и его друга – ассистента и, по совместительству, наркодиллера, о котором, в свою очередь – новая, не менее занимательная и драматичная, история; или рассказ о безумном профессоре, докторе-анатоме, похитившем мозг Энштейна… Вообще, именно эти новеллки и составляют основу сюжета. Они, как характерная особенность «дистанционного» общения, дают максимум информации о собеседнике, его представлениях о жизни, его отношениях с миром и людьми тому, кто находится там, по другую сторону экрана.

Интернет – удивительная штука. Как бы ни раскрывался перед тобой «виртуальный» человек, каким бы реалистичным и живым он тебе ни представлялся, все равно он остается чистым продуктом твоего воображения и массмедийных стереотипов, ибо бОльшая часть его личности, скрывающаяся в интонациях, улыбках, жестах, выражении глаз, так и не может быть представлена тобой адекватно. Послушный мозг рисует выхолощенные, очищенные от всякой бытовой ущербности картинки, тем самым все дальше уводя созданный образ от настоящего предмета.

На мой взгляд, фильм со всей символичностью (возможно и непреднамеренной) как раз и показывает именно нереалистичность и декоративность виртуального мира персонажей. Часто герои одиноко оказываются в абсолютно пустых помещениях, на безлюдных улицах, как в безвоздушном пространстве. И само это пространство словно бы очищено от ненужной и неуместной тут пыли и грязи, любых продуктов жизнедеятельности. Даже бомж в кадре чисто вымыт и выбрит, а его пакет с пожитками – словно только вот сию минуту куплен в спаре; развалины домов настолько стерильны, что создается ощущение, будто каждый каменный блок, каждую искореженную балку, каждую помойную штуку из груды мусора тщательно отчистили и поместили в специально отведенный сектор нахождения. Множество мелочей и операторских находок радуют глаз как…, как искусно уставленная модными предметами и вещами витрина супермаркета.

Не буду гадать о замысле режиссера, выскажу всего лишь своё предположение. Возможно, такими настойчивыми повторами одиноких посиделок и перемещений героев он и хотел проиллюстрировать это самое «одиночество»… только вот – где? Одиночество в реальном мире, которое удвоилось, когда «два одиночества» встретились в сети?

Мне-то как раз за этой видео-метафорой открылось совсем другое: иллюзорность, миражность окружающего. Такими должны видеться друг другу персонажи из их интернет-далека, таким должен представляться чужой, нарисованный твоим воображением, мир. Кажется, тронь – декорации упадут, рассыплются, а что будет за ними?
Вишневский создал сказку, где идеальные представления собеседников подтвердились в идеальной, но искусственной реальности. И даже открытый, чуть ни ставший трагическим, финал был более уместно заменен в киноверсии на счастливую романтическую встречу. Сказки так и заканчиваются.

А вообще, книга вызвала во мне довольно много эмоций и переживаний… (иногда и «эстетски» недоуменных)) Прочитала я ее исключительно по просьбе моего друга. За что ему – спасибо. Ни капли не жалею.

Всё.

Эвлалия Клара Х.К. Гардель (2006)